7 главных фактов об Огарёве

6 декабря 1813 года родился Николай Огарёв. Биографами он позиционируется  как «русский поэт, публицист, революционер, ближайший друг Герцена». Его имя — часть идиомы, вроде  «мы говорим «партия»  — подразумеваем «Ленин». Интересной судьбы был человек

Он родился 24 ноября (6 декабря) 1813 г. в Петербурге, в знатной семье, из поколения в поколение поставлявшей государству крупных чиновников и гвардейских офицеров. Отец Огарёва также достиг высоких чинов и не собирался останавливаться, но случилась беда: умерла мама Николаши (ему не было и 2 лет) — Елизавета Ивановна, урождённая Баскакова. Добрая, умная, образованная, воплощённая женственность и любовь, по воспоминаниям современников. Платон Богданович отдался горю — бросил службу и поселился в имении Старое Акшино Писарского уезда Пензенской губернии. Этот «дом мне был тюрьмой», — напишет потом Огарёв («Вы выросли, любя отца и мать...») В 1820 г. семья переехала в Москву. Платон Богданович не был злым человеком, но любил строгую чинность, молебны и не умел приласкать детей. «Всё это, — вспоминал сын, — вызывало во мне сильное противодействие и отрывало от этого удушающего мира».

Войдя в отрочество, Николай, по тогдашней моде барчуков, сдружился с гувернантками — Анной Горсеттер и  Елизаветой Кашкиной, которые приносили ему запрещённые стихи и давали слушать «отзвуки передовых идей времени». «Отзвуки» сделали свое дело: восстание декабристов подросток воспринял на «ура»: «Мы перестали молиться на образа и молились только на людей, которые были казнены или сосланы. На этом чувстве мы и выросли». Вскоре скончалась бабушка Огарёва, у которой он жил. Николая отвели в дом к дальнему родственнику — И. А. Яковлеву и попросил «воспитанника» Яковлева ( в действительности — его незаконного сына) Александра Герцена «развлечь Ника». И Герцен развлёк — на всю оставшуюся жизнь. Это было 14 февраля 1826 г.

Летом то ли 1826, то ли 1827 г. друзья забрались повыше, дабы быть «в виду всей Москвы» — на Воробьевы горы, и дали клятву пожертвовать «жизнью на избранную <...> борьбу». Огарёв подался вольнослушателем на физико-математическое, словесное и нравственно-политическое отделения Московского университета с целью организовать кружок «политической направленности», читал Рылеева, Руссо, Шиллера, Монтескье и «набрасывал планы философских статей». В 1832 г. по воле отца Огарёв поступил на службу в Московский архив Государственной коллегии иностранных дел, но, как свидетельствуют его служебные документы, «делом занимался мало». Зато уже в следующем году на ним установлен полицейский надзор «по делу о лицах, певших в Москве пасквильные стихи». В1834 г. он арестован, но благодаря влиятельным родственникам тут же отпущен. Ума и осторожности ему это не прибавило: через три недели он арестован снова и по приговору 31 марта 1835 г. отправлен в ссылку, где он безбедно служил в канцелярии пензенского губернатора и женился на его племяннице. Там же и настрочил поэму «Тюрьма». Стоит признать, что поэтом Огарев был слабым. Не поэтом был, но в умении вытягивать "страсть" из обеспеченной жизни ему не откажешь. Утомившись трудами, 1840-1846 гг. он провёл за границей, слушая курс лекций в Берлинском университете. Вернулся, погулял немножко — и снова арестован в 1850-м, и снова («деспот-отец» выручил в который раз!) освобождён.

Несмотря на невзрачную внешность, Огарёв был большим любителем женщин. И холостым, и в женатом положении он не упускал случая. А в 1846 г. в своем пензенском имении он подружился с соседом — «почти декабристом» А. А. Тучковым, который любил в семейном кругу рассказывать о декабристах, «об их мечтах»; «он вздыхал, вспоминая о них и думая, сколько пользы могли бы принести России эти образованные и высоконравственные люди...» Приезжал он с женой — той самой племянницей пензенского губернатора, восхищался декабристами и играл с шестилетней дочерью Тучкова Наташей в шахматы. Через 10 лет прежняя супруга Огарёва, Мария Львовна Рославлева, сделавшая пензенскую ссылку «револьюционэра» столь приятной, и которой, кстати, принадлежало до женитьбы злополучное пензенское имение, вдруг оказалась «глубоко чуждым ему человеком, неразрывно связанным с ненавистным для него миром светской суеты, ложного блеска, пустоты и мелкого успеха». Не получив развода, он женится на юной Тучковой после свадебного турне в конце лета 1847 г. по Италии, где они столкнулись с четой Герцен. «С того дня, как мы встретились с Герценами, — писала Тучкова, — мы стали неразлучны». Жена Герцена, тоже Наталья, писала: «На меня бесконечно хорошее влияние имела встреча с молодыми Тучковыми и близость с ними, особенно с Натали — богатая натура, и что за развитие!»  Герцен млел от Натальи Тучковой, его жена была не ревнива, а Огарёв «наслаждался единением». Райскую идиллию нарушила «неблагородная»  Мария Львовна: начала судебное преследование Огарёва по крупному векселю. Да и многие друзья, включая отца Тучковой, были настолько отсталыми, что осудили  союз «поэта и дикарки». Герцен гневно заклеймил тех, кто укорял Огарёва в грехе прелюбодеяния, «старцами» и «резонёрами»: «...вы заживо соборуетесь маслом и делаетесь нетерпимыми, не хуже наших врагов! Отбросьте эту дрянь, отбросьте вашу безутешную мораль, которая вам не к лицу!» Сам Герцен затем настолько «отбросил эту дрянь», что отбил-таки жену у друга и стал с ней сожительствовать. Ах, эти высокие отношения!

Кружки Огарёв плодил всюду, даже в доме «отца-тирана» на Никитской постоянно собиралась молодежь. Видимо, тогда уже тяжело больной, отец считал: лучше уж пусть «дети» тусуются дома, под его надзором...

Кружки собирались, кружковцы орали и что-то доказывали друг другу, но не более. «Что мы собственно проповедовали, — вспоминал Герцен в «Былом в думах», — трудно сказать. Идеи были смутны, мы проповедовали декабристов и французскую революцию, потом проповедовали сен-симонизм и ту же революцию, мы проповедовали конституцию и республику... Но пуще всего проповедовали ненависть к всякому насилью, к всякому правительственному произволу». «Всё в нас кипело», — вспоминал «кружковец» тех лет В. П. Боткин. Кипя, собирали деньги в помощь сосланным членам кружка Сунгурова, которые считали себя последователями декабристов, демонстративно прощались со ссыльными, носили трехцветные шарфы цветов французской революции 1789 г. Если кружок Герцена-Огарёва и привлек к себе внимание властей, то исключительно пафосной шумихой. В апреле 1849 г. были разгромлены петрашевцы, с некоторыми Огарёв был лично знаком. Он струхнул и в начале лета прибыл с супругой в Одессу, чтобы договориться с капитаном какого-нибудь иностранного корабля и удрать за границу. Но вместо этого гражданские супруги дивно провели лето в Крыму, переждав «глухую и темную пору арестов», а осенью вернулись в имение. Чем они там занимались — темна вода во облацех, но в Третье отделение поступили доносы на Огарёва, Тучкова и мужа его старшей дочери Сатина, близкого друга Огарёва еще со студенческой поры: их обвиняли в создании «коммунистической секты» и безнравственности. Вот тут-то и встал снова вопрос бегства за границу — уже не на шутку!

В ноябре 1838 г. отец Огарёва умер, оставив сыну большие земельные владения и свыше четырёх тысяч ревизских душ. Огарёв приступает к «освобождению» крепостных на весьма странных условиях: он подписывает договор, по которому 1800 крепостных села Белоомут становились свободными... за выкуп. Для более чем половины крестьян выкуп оказался не под силу, а свободолюбивый барин Огарёв на уступки не шёл. Договор окончательно свершился лишь в 1846 г., когда новоиспечённому жениху пришлось доказывать юной невесте свои идеалы «воли и прогрессизма» — ну не в пожилого же дяденьку она влюбилась, в самом деле, а в образ идеального «борца с царизмом», «продолжателя дела декабристов». А значит — будь так добр, освободи крепостных!

В 1856 г. Огарёв эмигрировал в Лондон, где вместе с Герценом возглавил Вольную русскую типографию, строчил статьи для «Полярной звезды», разработал социально-экономическую программу уничтожения крепостного права посредством крестьянской революции и теорию русского социализма. «Можно, — утверждал Огарёв, — на целую историю взглянуть как на ряд неудавшихся революций». Приблизить «удавшуюся революцию» становится задачей Огарева-революционера. Сидя в безопасном Лондоне, Огарёв активно содействует созданию тайного революционного общества «Земля и воля» в России под эгидой М. А. Бакунина и С. Г. Нечаева и придумывает еженедельник «Колокол», куда успел написать около двухсот разжигающих статей, а также опубликовать «разоблачающие русское самодержавие документы» и произведения, запрещенные в России. В общем, нужно же было человеку чем-то себя занять, когда жена ушла к лучшему другу! Хотя Огарёв долго и не мучился: сошёлся с женщиной «из самых низов Лондона», Мэри Сэтерленд. Ведь «поднять и воспитать» падшую женщину всегда было любимым опытом разного рода «прогрессивных людей». Кстати, Мери стала верной, доброй и заботливой спутницей поэта на протяжении почти двадцати лет, до последних дней его жизни.

В 1870 г. умер Герцен, затем покончила с собой дочь Герцена и Тучковой 17-летняя Лиза. Наталья Тучкова, и без того с трудом перенесшая ранее смерть близнецов, тоже детей Герцена, впала в тяжёлую депрессию и вернулась в Россию. Огарёв заскучал: «Хотелось бы на Русь...» Но Россия не хотела Огарёва. В июне 1877 г. Огарёв скончался в Гринвиче, и только в 1966 г. снова вернулся в Россию — его прах был перенесён в Москву и захоронен на Новодевичьем кладбище.