Такой специфический «фактор сдерживания» как кровная месть существовал во всех первобытных обществах и до сих пор характерен для народов, придерживающихся традиций родоплеменного строя. Изначально кровная месть служила фактически единственным орудием возмездия в условиях, когда государство либо не существовало, либо было еще настолько слабо и неразвито, что оказывалось не в состоянии монополизировать право на насилие.
Исключением не была и Древняя Русь, в которой кровная месть не только повсеместно практиковалась, но вплоть до середины XI века оставалась официально закрепленным юридическим понятием условного «правового поля», только начавшего формироваться в тот средневековый период.
Самая известная кровная месть на Руси
В своей «Повести временных лет» Нестор писал о древних восточных славянах, что они «живяху зверьскымъ образомъ» и «убиваху другъ друга». Согласно принципу кровной мести, убийцу может покарать не только близкий родственник покойного, но даже не связанные с ним кровным родством представители его клана; причем жертвой кровной мести, в случае, когда преступник находится вне досягаемости, может стать любой другой представитель его семейства. Таким образом, история знает множество случаев, когда кровная месть перерастала в чудовищные кровавые бойни, вплоть до полного истребления одной группировки другой. Таким примером неоправданной жестокости, когда мщение по своему изощренному зверству значительно превысило само преступление, может служить всем известная «вендетта» киевской княгини Ольги за убийство древлянами ее супруга князя Игоря в 945 году.
Если верить свидетельству византийского летописца конца X века Льва Диакона, казнь, выбранная древлянами для князя Игоря, действительно отличалась средневековой лихостью: его привязали к верхушкам согнутых деревьев, которые, распрямившись, разорвали его тело на части. Однако справедливости ради надо сказать, что князь Игорь в первую очередь стал жертвой собственной жадности: посчитав, что собрал с древлян мало дани, он вернулся с полдороги «дособрать» с них еще и, вопреки дипломатическим попыткам древлян мирно выпроводить его восвояси, вступил с ними в бой, проиграв битву.
Тем не менее вдовствующая Ольга в своем неистовстве мщения перешла все мыслимые границы. Сначала, сделав вид, что готова пойти на мировую и принять предложение руки и сердца от древлянского князя Мала, она последовательно закопала и сожгла заживо две посольских делегации. Затем заманила древлян на поминальный пир, где ее дружина перебила хмельных гостей, пока те спали, всех до единого, после чего развязала войну, в течение которой киевляне целый год тщетно штурмовали древлянский город. Не сумев одолеть древлян в честном бою, княгиня Ольга в очередной раз победила коварством и хитростью: сделав вид, что готова к примирению, она взяла с каждого древлянского двора символическую дань в виде трех голубей, после чего, привязав к хвостам птиц горящий трут, выпустила их обратно, устроив в осажденном городе грандиозный пожар. В результате город пал, а все древляне – убиты, порабощены, обложены тяжелыми податями...
Интересно, что эта леденящая кровь история никак не помешала причислить княгиню Ольгу к лику святых за то, что она первой на Руси приняла христианство. А ее внук, также канонизированный «креститель всея Руси» князь Владимир сам чуть не стал жертвой кровной мести от руки своей супруги, полоцкой княжны Рогнеды – за то, что до этого жестоко убил ее родителей и двух братьев, предварительно изнасиловав княжну прямо у них на глазах. Спасло Владимира Святославича от справедливого возмездия только то, что он вовремя проснулся и успел увернуться от удара кинжала.
Кровная месть как правовая норма
Чтобы правильно трактовать нравы того времени, необходимо учитывать, что княгиня Ольга и подобные ей полностью ощущали себя в своем праве – которое к тому моменту уже было закреплено официально. Согласно договору между Русью и Византией, заключенному еще в 911 году и продленному в 944-м, родственник убитого имел законное право предать убийцу смерти или взять с него денежную компенсацию за нанесенную обиду. В статье 4-й договора оговаривалось, что родственник покойного вправе претендовать на имущество скрывающегося убийцы, за исключением той части, которую полагалось оставить жене преступника.
Тот же принцип оставался и в «Русской Правде» Ярослава Мудрого 1016 года, уже после принятия на Руси православия. Введенный свод законов впервые ограничивал круг мщения только близкими родственниками, пресекая практику клановых разборок: «Если убьет человека человек, то пусть мстит брат за брата, сын за отца, отец за сына, племянник за дядю и тетку». И также убийца мог откупиться от расправы над собой с помощью виры – так называлась плата за убийство в Древнерусском государстве. Неимущего же убийцу при поимке ждала неминуемая смерть от рук родственников-кровников.
Таким образом, как и во всех других отношениях, в вопросе кровной мести в то время побеждала классовая несправедливость. Тем не менее денежный штраф служил хоть какой-то «прививкой» от бесконечного продолжения поочередной кровной мести друг другу, которая воспринималась в народе не столько даже как право обиженной стороны, сколько как ее обязанность: сын, не отомстивший за отца, лишался наследства, а мать давала пощечину сыну, если тот осмеливался сесть за стол, не отомстив за смерть брата.
Монополия на насилие
После смерти Ярослава в 1054 году сыновья покойного князя наконец решаются наложить на кровную месть законодательный запрет. Однако окончательная государственная монополия на насилие устанавливается на Руси только к XV веку. При этом, по мере укрепления государственной власти, казни на Руси становятся все более жестокими, а преступления, каравшиеся смертью, все менее значительными.
Так, например, если до Ивана Грозного даже убийцу и грабителя подвергали смертной казни только в случае троекратного рецидива, а за первые два раза предоставляли возможность откупиться, то по «Судебнику» 1550 года казнили даже за подлог или лжесвидетельство, а с XVII века – за вероотступничество. В правление же Петра Первого на плаху можно было угодить фактически за любую провинность, включая «порубку дуба в заповедном лесу».
Самые же страшные казни полагались за преступления против государства или Церкви: людей сжигали на кострах, замуровывали заживо, сажали на кол, колесовали, четвертовали... А среди бытовых душегубов самыми страшными смертями умирали отцеубийцы, которых сначала рвали клещами, а затем топили, и мужеубийцы – осужденных женщин связывали и по плечи закапывали в землю. Несчастные мученически умирали только на третьи, а то и на восьмые сутки, а в одном из известных случаев приговоренная умерла только на тридцать первый день.
При этом, что характерно, жестокость расправы нисколько не снижала уровень преступности, а скорее наоборот, воспитывала в народе наплевательское, пренебрежительное отношение как к чужой, так и к собственной жизни, которую, например, отмечал в своих записках английский путешественник Джон Перри: «Русские ни во что не ставят смерть и не боятся ее». А шотландец Патрик Гордон, бывший свидетелем знаменитой стрелецкой казни, с удивлением писал: «Стрельцы сотнями шли на казнь, несвязанные и нескованные... Сами всходили на лестницу к виселицам, прощались с народом, надевали на шеи петли и бросались с подмостков». Впрочем, это уже отдельная история.
Кровная месть как тяжкое преступление
Что же до кровной мести, то новый ее всплеск среди кавказских народов случился уже в XX веке, после Гражданской войны. В 1924 году, по данным прокуратуры, кровная месть стала причиной 80% тяжких преступлений в Дагестане. Чтобы остановить кровопролитие, советские власти ввели за кровную месть высшую меру наказания, а 231-я статья УК СССР карала за уклонение от примирения враждующих сторон лишением свободы до двух лет.
Мотивы кровной мести при убийстве и по современному российскому законодательству считаются отягчающим обстоятельством, однако печальные прецеденты до сих пор случаются в Чечне и других кавказских республиках. Кровная месть также до сих пор не истреблена в странах Ближнего Востока и в Албании, а также по-прежнему практикуется в среде итальянских мафиозных кланов.