Сегодня имена Вера, Надежда, Любовь и их мать София кажутся нам неотъемлемой частью русской традиции. Однако в Древней Руси к ним, особенно к имени Любовь, относились с большим подозрением и почти не использовали на протяжении веков. В чём же была причина такого неприятия?
Имена-призраки
По мнению известного лингвиста В. А. Никонова, корень проблемы в том, что эти имена изначально принадлежали не реальным историческим святым, а скорее, аллегорическим персонажам, олицетворявшим христианские добродетели. В ранних церковных списках (мартирологах) их нет, и они появляются значительно позже. Для наших предков, строго следовавших традиции наречения в честь конкретных подвижников веры, такие «абстрактные» имена казались неподходящими и чуждыми.
Проблема дословного перевода
Особые сложности возникли именно с именем Любовь. Оно было прямым, буквальным переводом греческого слова «Ἀγάπη» (Агапи), обозначавшего высшую, духовную любовь.
Светлана Щелокова: тайна гибели жены министра МВД СССР
Это шло вразрез со всей практикой православного именослова на Руси, где греческие, латинские или еврейские имена (Анастасия, Георгий, Иван) не переводились, а просто заимствовались как звуковые оболочки. Имя же «Любовь» было не просто именем — оно было понятным словом, что смущало и даже скандализировало благочестивое сознание.
«Люб» без «Любови»
Парадоксально, но в то время как имя Любовь избегали, другие имена с тем же корнем — Любава, Любомир, Любко — были вполне распространены в дохристианской и древнерусской среде, о чём свидетельствует «Словарь древнерусских личных собственных имён» Н. М. Тупикова. Видимо, проблема была не в самом корне, а именно в его прямом, догматическом использовании в качестве церковного имени.
От недоверия к патриотизму
Ситуация изменилась только во второй половине XVIII века. С воцарением Елизаветы Петровны, дочери Петра I, в обществе, особенно в дворянских кругах, расцвела мода на всё исконно русское и славянское. Имя Любовь, созвучное прекрасному чувству и звучавшее «по-своему», вошло в моду как символ патриотизма. Однако в народной, крестьянской среде оно ещё долго оставалось редким и непривычным, сохраняя память о вековом запрете.
