В русской истории много темных пятен, которые «осветляются» только гипотезами, а порой и фантазиями историков. Особняком здесь стоит погром Новгорода опричниками, который начался 12 января 1570 года. Его относят к самым суровым деяниям Иоанна IV.
Ходок с Волыни
Летом 1569 года царь Иоанн IV принимает в Александровской слободе некоего «ходока» из Великого Новгорода, который в архивах будет проходить как «волынец (то есть украинец, Ред.) Петр». Таинственный гость сообщает царю, что новгородская элита во главе с местным архиепископом Пименом вступила в сговор с «литвой» и тайно готовится присягнуть «литовскому королю Жигимонту» (Сигизмунду). Есть даже доказательство – грамота с подписями архиепископа и других знатных новгородцев, которая хранится в новгородском Софийском соборе под образом Богородицы.
Вскоре Иоанн IV тайно отправляет в Новгород агентов, которые добывают компрометирующий документ и доставляют его царю. Подпись архиепископа, который до этого слыл, горячим сторонником царя, признается подлинной, и это становится отправной точкой для знаменитого похода Грозного на Великий Новгород.
Большинство историков утверждают, что доносчик искусно подделал подписи на грамоте. Да так подделал, что при последующей «очной ставке» с документом большинство подписантов признали свои автографы. Правда, ни одного доказательства мошенничества «волынца» ни один историк так и не представляет.
Роковое благословение
В конце 1569 года царь и опричное войско отправляются в путь. По дороге в «град мятежный» Иоанн отправляет верного Малюту Скуратова в Отроч Успенский монастырь в Твери, где находился после лишения сана бывший митрополит Московский Филипп. Интересно, что архиепископ Пимен, к которому ехал в «гости» Иван Васильевич, был в свое время главным противником Филиппа и приложил немало усилий к его низложению.
По одной из версий, царь отправил Скуратова к опальному монаху, чтобы попросить у того благословения на новгородский поход. Но якобы Филипп отказал Малюте в «напутственном слове», и тот задушил его подушкой. Другим же монахам убийца сообщил, что бывший митрополит скончался от духоты.
Этот эпизод описан в житии Филиппа, которое появилось спустя сто лет после его смерти. Однако до этого времени никаких письменных свидетельств о насильственной смерти Филиппа не сохранилось. Возникает вопрос – зачем Грозному нужно было благословение опального монаха, которого он полагал «колдуном» и еще какое-то время назад хотел сжечь на костре, если верить источникам? Не является роковой визит Малюты к опальному богомольцу поздней «интерпретацией» составителей жития?
Отвергнутое благословение
Итак, в начале января опричное войско вступило в Новгород. На мосту через Волхов царя встречал сам архиепископ Пимен и лучшие люди города. Но царь проигнорировал благословение епископа, отказавшись припасть к кресту, а вместо этого разразился обвинениями:
«Ты не пастырь, а волк и хищник, и губитель, и в руках у тебя не крест, а оружие, и ты, злочестивый, хочешь вместе со своими единомышленниками передать Великий Новгород польскому королю».
Слова царя, по логике вещей, должны были стать сигналом для ареста Пимена. Но дальше, согласно летописной «Повести о разгроме Великого Новгорода», которая служит главным источником о новгородских событиях, происходит нечто странное: Иоанн отправляется на торжественную литургию в Софийский собор, а служит литургию сам изменник! А затем свита Грозного отправляется вместе с Пименом в резиденцию архиепископа на трапезу…
И только после трапезы Иоанн вторично обвиняет архиерея в измене, и того, наконец, арестовывают. Сценарий, честно говоря, парадоксален даже для такого «креативного директора», как государь Иван Васильевич. Но в летописном сюжете упущено главное – признался ли Пимен в измене или нет? Подпись-то (или ее подделка) в «мятежной» грамоте стояла его…
Из архиепископы в скоморохи
Затем архиепископ был подвергнут весьма странному и очень унизительному обряду. Грозный якобы объявил, что Пимену подобает быть не епископом, а скоморохом, и потому ему следует жениться. Супруга для несчастного архиерея у Ивана Васильевича была уже подготовлена: ей оказалась обычная кобыла! Царь распорядился, чтобы Пимена посадили на «невесту», в руки ему дали бубны с гуслями и отправили с напутствием влиться в ватагу скоморохов.
Историки интерпретируют этот обряд, как кощунственное надругательство над саном архиепископа и над пасхальной символикой входа Господня в Иерусалим. Обряд и в самом деле выглядит пошло - даже для Ивана Васильевича, который, как известно, был весьма силен в символизме. А здесь символика какая-то «дохлая».
Грозный во всех своих представлениях всегда действовал в контексте русской традиции. Однако обряда женитьбы на лошади и «проводов в скоморохи» в народном фольклоре мы не найдем. Зато схожие перформансы есть в западноевропейской карнавальной традиции, но едва ли Грозный мог быть здесь экспертом.
Ясность наступает, когда мы узнаем имя человека, который засвидетельствовал этот «ритуал». Немец Альберт Шлихтинг, который находился на службе в опричнине (с очень мутным «штатным расписанием»). Согласно его биографии (им же составленной), весной 1570 года он «демобилизовался» и уехал в Речь Посполитую, а там уже, под сенью польских «русофилов», написал мемуары «Новости из Московии, сообщённые дворянином Альбертом Шлихтингом о жизни и тирании государя Ивана». Самое любопытное, что имени Альберта Шлихтинга в русских документах того времени не существует.
«Страшный суд»
Согласно «Повести о разгроме Великого Новгорода», сразу же после торжественной трапезы в резиденции Пимена и его ареста началась «конфискация» имущества Софийского собора и некоторых монастырей , а затем «раскулачивание» перекинулась на остальной город. Грабежи сопровождались, согласно летописцам и «свидетелям» (немецких «опричников» Штадена и Шлихтинга), небывалым террором.
Описаниям изощренных казней новгородцев наверняка бы позавидовал маркиз де Сада при написании своего романа «120 дней Содома». Создается впечатление, что ежедневно опричники убивали как минимум по несколько тысяч человек.
С подсчетом жертв новгородского погрома полемика до сих пор не закончена: одни говорят, что погибло не менее 15 тысяч человек (половина населения Великого Новгорода), другие останавливаются на 4-6 тысячах.
Но историки почему-то умалчивают, что любой экзекуции предшествовало судебное разбирательство. Суд опричников функционировал в новгородском Городище в течение трех недель. Даже при максимально форсированном делопроизводстве опричные судьи едва ли были способны рассмотреть больше 30 дел. Причем не надо забывать, что по каждому отдельному делу проводилось следствие. По оставшимся косвенным документам, церковным синодикам, смертной казни подверглось около 200 дворян и более 100 домочадцев, 45 дьяков и приказных и столько же членов их семей.
Откуда же историки берут цифры в 15 тысяч казненных? В летописях в качестве доказательств говорится об обнаруженных общих могилах на несколько тысяч человек, о всплывших по весне сотням трупов в Волхове и т.д. Но являются ли все эти несчастные жертвами террора?
Дело в том, что 1568 и 1569 годы стали неурожайными на Новгородской земле, вспыхнул голод - цены на хлеб повысились к началу 1570 года почти в 10 раз. Ливонская война, которая подорвала новгородскую экономику, нарушив прежние торговые связи, только усугубила ситуацию. А вскоре в город пришла еще и чума.
По свидетельству шведского посла Павла Юстена, находившегося в Великом Новгороде с сентября по январь, город задолго до «погрома» представлял собой «склеп» - ежедневно от голода умирало по несколько сотен горожан.
Если внимательно посмотреть существующие свидетельства, то «ревизии» в большинстве случаев подвергалось церковное хозяйство. Именно у монастырей и монастырских селах шла конфискация хлеба, скота, соли. Вероятно, «погром» был во многом связан с тем, что в условиях голода и катастрофического роста цен на хлеб, новгородская церковь аккумулировала львиную долю запасов. Не исключено, что подобная «блокада» была частью большого стратегического замысла местной элиты.
А была ли измена?
Не исключено, что в этих условиях у новгородской элиты и возникло желание искать спасение во вступлении в Люблинскую унию, которая создалась в 1569 году путем объединения Польши и Литвы.
Новгородской торговле была не выгодна политика Грозного, в том числе его стремление пробиться к Балтийскому морю, грозившее потерей некогда одним из могущественных городов Европы своих геоэкономических позиций. Кроме того, новгородцев очень не устраивала ориентация царя на Англию.
Англичане получили величайшие преференции от Иоанна IV и открыли альтернативный новгородскому торговый меридиан – Холмогоры - Вологда – Москва.
В свою очередь англичанам также не нравилась «новгородская корпорация», которая некогда входила в конкурирующий Ганзейский союз, а в конце 1560 годах открывшая город для главных конкурентов англичан на русском рынке – голландцев. Это говорит о том, что новгородский поход никак не мог быть некой параноидальной импровизацией Ивана Грозного.
Пропавшие документы
Со времен Карамзина российская историография заняла жесткую позицию в оценке исторической роли Иоанна IV. Причем, чем беспощаднее становилась позиция историков, тем меньше оставалось государственных документов эпохи Грозного.
Так, в начале XIX века загадочно исчезли из государственного архива материалы «сыскного дела» по «новгородской измене», которые лучше бы всего прояснили бы нам события января 1570 года. Вероятно, одним из последних людей, кто работал с ними, был как раз Николай Карамзин, который с 1811 года погрузился в исполнение госзаказа – написание «Истории Государства Российского».
Видимо, эти документы читала Екатерина II. В своих заметках о радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву» императрица писала о неразумности Радищева, воспевающего Новгородскую республику:
«Говоря о Новгороде, о вольном его правлении и о суровости царя Иоанна Васильевича, не говорит о причине сей казни, а причина была, что Новгород, приняв Унию, предался Польской Республике, следовательно царь казнил отступников и изменников, в чем по истине сказать меры не нашел».
Современным историкам повезло меньше, чем Екатерине II и Карамзину. Главными источниками новгородского погрома для них являются очень сомнительная «Повесть о разгроме Великого Новгорода», которая формировалась в годы шведского оккупации города (1611-1617 годы), мемуары уже упомянутого Альберта Шлихтинга и авантюриста с репутацией Мюнхаузена Генриха Штадена, однажды всплывшего со своими «московскими воспоминаниями» в Голландии, который якобы когда-то служил опричником. Правда, никаких прямых доказательств этому не сохранилось.
Источник:
© Русская Семерка
