Пушкин назвал Николая Карамзина «Колумбом, открывшим для своих читателей древнюю Русь». Карамзин был официальным придворным историографом императора Александра I. Всё это вместе придало его сочинению непререкаемый авторитет и способствовало укоренению в историографии его версий и оценок исторических событий. До сих пор мнения, противоречащие концепции Карамзина, часто подвергаются у статусных историков поношению и обструкции, даже если они вполне обоснованы.Не всегда можно отделить несознательную ошибку какого-то исследователя от подлога и фальсификации. Так, после Карамзина на века сохранился отталкивающий облик царя-тирана Ивана Грозного.
Карамзин возвёл на покойного монарха столько ужасов, что даже на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде, установленном в 1862 году, не нашлось места этому царю. Хотя там запечатлена его первая супруга и ряд других деятелей его эпохи, не говоря уже о великих князьях литовских, к русской государственности имевших отношение довольно опосредованное. Но, быть может, Иван Грозный и впрямь заслуживает такого к себе отношения потомков?
Обращает на себя внимание, что в описании зверств царствования Грозного Карамзин всякий раз отдаёт предпочтение источникам иноземным. Из них два представляются особенно сомнительными. Первый – это записки итальянского наёмника на польской службе Алессандро Гваньини. Второй – воспоминания якобы служивших в Опричнине Ивана Грозного немцев Крузе и Таубе, а после оттуда сбежавших.
Тенденциозность трактовок не поддаётся сомнению. Польша в то время воевала с Россией, а при штабе короля Стефана Батория была устроена походная типография, целью которой было создание очернительских сочинений против русского царя, которые потом расходились по всей Европе. Кроме этого, типография печатала и рассылала по России подстрекательские памфлеты и манифесты, призывая подданных восстать против тирании московского царя. Говоря современным языком, против Ивана Грозного в Ливонской войне велась крупномасштабная пропагандистская война, в которой были задействованы значительные интеллектуальные силы всей Европы. Кстати¸ об этом, совершенно не скрывая, и пишет Карамзин. То есть, он как будто даёт понять, насколько следует доверять этим источникам. И в то же время, сам отдаёт им предпочтение перед всеми другими! Приём, более чем странный для историка.
Что касается двух других источников, то один из них — это сочинение «О русском обществе» бывшего английского посла Джайлса Флетчера, высланного из России за поведение, несовместимое со статусом дипломата. Через год после публикации книга Флетчера была сожжена в Лондоне по решению английского парламента. Настолько сами англичане посчитали изложенные в ней сведения лживыми! Причём, сам Флетчер побывал в России лишь через несколько лет после смерти Грозного и писал только по слухам.
Второй — это пропагандистская «История князя московского» русского перебежчика на польскую сторону князя Андрея Курбского. Понятно, что этот изменник должен был всячески оправдывать свой поступок. Но вот что ещё характерно: из России в Литву, и не только во времена Грозного, бежало немало знатных людей (как и наоборот, впрочем). Но только Курбский воспел свою измену в многоречивой переписке с царём и в упомянутой «Истории». Мало того, он давал советы польскому королю, как лучше воевать против московитов, а потом даже возглавил вражеский военный отряд против России. Короче, это такой же «объективный» свидетель событий, как и генерал Андрей Власов после измены 1942 года. Карамзин же сделал «обличающие» письма Курбского и его сочинение основным русским источником по данной эпохе.
Карамзин задумывал свою историю как своего рода дидактическую поэму. Он постоянно доказывал, что «Россия всегда спасалась мудрым единодержавием». Пушкин совершенно точно заметил о ней, что автор «доказывает нам, без всякого пристрастья, необходимость самовластья и прелести кнута». Но ведь не могло же самодержавие быть всегда только благодетельным, не могли самодержцы рождаться одними ангелами без крыльев! Карамзин был должен показать и хотя бы один отрицательный пример, вызванный случайными личными качествами царя. Пример с Иваном Грозным подвернулся ему наилучшим образом только потому, что о нём было больше всего негативных источников – в основном иностранных и изменнических. Так получился искажённый образ Ивана Грозного. Так сказать, фейк о его тиранстве.
На самом деле, Иван Грозный был примерно на уровне правителей своего времени. Карамзин как бы намеренно не сравнивает его с западноевропейскими тиранами того же времени. Например, с английским королём Генрихом VIII, казнившим по подозрению в неверии своих жён, с его дочерью, королевой Мэри Тюдор, которую сами англичане прозвали Кровавой, с французским королём Карлом IX, по приказу которого в одну (Варфоломеевскую) ночь было убито 20 тысяч протестантов.
В то же время Иван Грозный ничем не отличался в смысле жестокости и от своих предшественников – Ивана III Великого и Василия III. И в их времена лилась кровь десятков бояр за измену, и даже убивали братьев монарших особ. Но в их образе Карамзин создал пример великих монархов, построивших Великую Россию, тогда как Иван Грозный точно такими же своими действиями её будто бы привёл чуть ли не на край гибели.