Художественные фильмы и публицистика часто акцентируют внимание на различных «синдромах» — «афганском» или «вьетнамском» — рисуя портрет человека с надломленной психикой. Статистика подтверждает: до 90% участников реальных боевых действий сталкиваются с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). К сожалению, война не только калечит тело, но и необратимо меняет личность.
Нейрофизиология фронтовой адаптации
Изучать психологическое состояние советских военнослужащих в Афганистане начали еще во время конфликта. Применялись как стандартные методики вроде опросника СМИЛ (стандартизированный многофакторный метод исследования личности), так и инструментальные исследования, включая электроэнцефалографию. Данные оказались тревожными, хотя в целом и предсказуемыми: у большинства «шурави» фиксировались повышенные показатели по шкалам депрессии, тревожности и истерии. Однако вместе с этим медики отмечали и иные, компенсаторные изменения. У солдат развивались так называемые «сверхконтроль» и ярко выраженная «индивидуалистичность» — черты, позволившие им выжить в экстремальной среде.
Как поясняет специалист Военно-медицинской академии В. Цыган, война сформировала у бойцов «повышенный контроль за своим поведением и высказываниями». Юноши, призванные практически со школьной скамьи, возвращались зрелыми, закаленными мужчинами, чья психика была адаптирована к нештатным ситуациям лучше, чем у их ровесников, служивших в СССР. Одним из побочных и трагических эффектов этой адаптации стала эмоциональная отчужденность — своеобразный «психический панцирь», защищавший от ужасов войны, но порой приводивший к немотивированной жестокости.
Любопытны и физиологические аспекты. Военные медики обнаружили, что хронический боевой стресс повышал концентрацию естественных опиоидных пептидов в организме, что вело к снижению болевой чувствительности. Кроме того, у ветеранов навсегда оставались приобретенные рефлексы: молниеносная реакция на резкие звуки, неослабевающая бдительность и постоянная внутренняя готовность к бою.
Социальный крест
Этот уникальный, но довольно взрывоопасный психологический комплекс стал определяющим в социальной адаптации «афганцев» на родине. С одной стороны, их внутренняя стойкость, обостренное чувство локтя («афганское братство») и игнорирование условностей привлекли внимание криминальных структур. Уже к концу 1989 года тысячи ветеранов оказались в тюрьмах, а в лихие 1990-е многие из них, в силу специфических навыков и внутреннего вакуума, пополнили ряды организованных преступных группировок. История знает примеры, когда конфликты между «афганскими» общественными организациями даже напоминали бандитские разборки, как в случае со взрывом на Котляковском кладбище в 1996 году. Тогда во время поминок по председателю Российского фонда инвалидов войны в Афганистане подполковнику Михаилу Лиходею в результате взрыва погибли 14 человек.
Однако вина за всю эту криминализацию лежит не только на самих ветеранах. Их возвращение совпало с эпохой болезненного пересмотра ценностей. Война, еще недавно представляемая государством как исполнение интернационального долга, была стремительно демонизирована. Новая власть отворачивалась от своих солдат с фразой: «Мы вас туда не посылали». Общество же металось между восприятием их как героев и как «убийц по локоть в крови».
С другой стороны, те же качества — прямоту, обостренное чувство справедливости, пренебрежение бюрократическими барьерами и готовность к действию — многие «афганцы» направили в конструктивное русло. Они массово шли в правоохранительные органы, становясь костяком подразделений по борьбе с тем же организованным криминалом. Исследователи отмечают у них «фронтовой максимализм» или так называемый «комплекс Рэмбо» — сочетание гипермаскулинности с желанием проживать жизнь «за себя и за того парня», что часто выливалось в прямолинейные, но жесткие поступки.
Таким образом, «афганское» поколение получило тяжелый опыт, деформировавший личность, но одновременно наделивший ее специфической стойкостью, что сделало прошедших ту войну грозной силой, но одновременно и уязвимой группой в сложном социальном ландшафте перестройки и постсоветской России.
