«Раненый – не враг»: что красноармейцы делали в бою с ранеными немцами

По данным Центра хранения историко-документальных коллекций РФ, в советском плену к концу Великой Отечественной оказалось свыше 3,4 млн военнопленных (более 2,3 млн из них были немцы). К пленным гитлеровцам в РККА относились по-разному – нередко, если в условиях боя не было возможности доставить их в тыл, расстреливали всех (не отпускать же назад).

Тем не менее озлобленности к плененным и, тем более, к раненым, у советских граждан не было. Практичных немцев поражало то, что русские зачастую в обращении с пострадавшими от боевых ранений врагами поступали как и с ранеными бойцами Красной Армии, – лечили так же и тем же.

«Раненый – не враг»

Это объяснение бывшей санитарки Клавдии Горыниной (Федотовой), прошедшей через несколько самых страшных сражений Великой Отечественной – Сталинградскую и Курскую битвы, бои под Смоленском. Смоленские бои были первыми. И именно тогда 19-летняя девушка в одном из сражений поочередно вытащила с передовой двух тяжело раненных – один был советским солдатом, второй военнослужащим вермахта. Как потом поясняла Клавдия Горынина, она не разделяла нуждающихся в медпомощи по их принадлежности: «Раненый перестает быть врагом: с этого момента он пациент».

По рассказам бывших медсестер-фронтовичек, «по-божески» бойцы РККА относились не только к пленным немцам. Во время боев на Карельском фронте (начиная с августа 1941 года) в плен красноармейцам часто попадали финны. Интернет-портал iremember.ru («ЯПомню»), собравший множество интервью ветеранов ВОВ, цитирует воспоминания Евгении Золотницкой. Золотницкая говорила о раненом «здоровенном финском унтере», который пытался выхватить нож, ему «дали по руке», выбили оружие. А потом все равно начали лечить.

Медсестра, а впоследствии военный хирург Вера Хорева, у которой на войне погибли два брата (и она знала об этом), вспоминала один из своих визитов в полевой госпиталь. В ее палате вместе с нашим обожженным танкистом лежал тяжело раненный немец. Танкист на вопрос о самочувствии ответил: «Я-то ничего, а этот плох». «Так он фашист», – заметила Хорева. «Нет, мне нормально, а вот ему плохо», – повторил раненый танкист.

Вера Хорева подтверждала, что человеческие отношения в советских госпиталях между ранеными врагами устанавливались очень быстро.

Хорева перевязывала и эсэсовцев. У нее спрашивали: как этим делать перевязки – абы как или нормально? Военврач приказывала: как и всем раненым. Так и делали. Некоторые эсэсовцы, не поверив в искренность медпомощи от своих врагов, даже убегали. Их ловили, обрезали пуговицы на кальсонах, чтобы подобные эксцессы не повторялись.

Санинструктор Тамара Умнягина вспоминала, как под Сталинградом «по ошибке», автоматически, с передовой вытащила истекающего кровью, с перебитыми ногами, раненого немца. Тащила она попеременно двух, одинаково обгорелых. Одного нашего, танкиста. А другой оказался гитлеровец. Только потом, как дым чуть рассеялся, разобралась. И «была в ужасе» – там свои гибнут, а она немца тащит. Дотащила советского танкиста, и засомневалась: возвращаться за гитлеровцем или нет. Подумала: если не вытащит, то тот умрет от потери крови. И поползла (под пулями!) вытаскивать. Так двух раненых до наших позиций и доволокла.

Немцы своих раненых расстреливали. А наши их лечили

По воспоминаниям санинструктора кавалерийского эскадрона Ольги Корж, однажды их подразделение освободило деревню дворов в 300. Там был немецкий госпиталь. Гитлеровцы перед отступлением расстреляли большинство своих нетранспортабельных раненых. Только одну палату не тронули. Может, не успели. Или из-за статуса больных – все они были обезножены, с ампутированными конечностями.

Больные гитлеровцы с ненавистью встретили красноармейцев – ждали, что те только довершат незаконченное своими. Переводчик советских кавалеристов пояснил немцам: их никто не собирается убивать, будут лечить. Когда раненых стали обследовать, выяснилось, что гитлеровская медслужба давно махнула на них рукой – раны загноились, вросшие в тела бинты с трудом отдирались.

Ольга Корж на вопрос о жалости к раненым немцам отвечала: нет, жалости к ним, пожалуй, не было. Сочувствие – именно так можно назвать чувство, испытываемое к этим людям. Корж сказала, что видела отрезанные по сапоги ноги погибших товарищей, выставленные зимой перед гитлеровскими траншеями как частокол. И много чего еще, не менее жуткого.

«Я не забыла, я ничего не забыла. Но я не могла бы ударить пленного, хотя бы потому, что он уже беззащитен», – говорила Ольга Корж.